sadcrixivan at Кто придумал матриархат и зачемА. В. Бородина, Д. Ю. Бородин "Матриархат: опыт рассмотрения исторической утопии в феминистской перспективе"
В настоящей статье предпринята попытка проследить эволюцию одного из самых общепринятых (как на уровне повседневного, так и на уровне научного сознания) понятий - матриархата. Что такое матриархат, казалось бы, общеизвестно. На повседневном уровне наше коллективное сознание твердо усвоило, что в истории человечества был период, известный под этим названием; многие ученые придерживаются такой же точки зрения. В этой связи представляется небесполезным попытаться вырваться из капкана “общеизвестного” и переосмыслить матриархат как научную категорию.
Необходимо сделать одно предварительное замечание. Авторы статьи не ставили своей целью анализ исторических источников: речь, стало быть, пойдет не о фактах, обычно рассматриваемых в рамках древнейшего периода человеческой истории. В фокусе анализа – концептуальные построения, использовавшие ту или иную концепцию “матриархата” с тем или иным идеологическим прицелом.
Что сегодня понимается в социальных науках под термином “матриархат”? Согласно справочной литературе, данный термин использовался в антропологии и истории XIX в. для обозначения общества, в котором правят женщины. В настоящее время его смысл сузился до обозначения “типа семейных отношений, при которых главой семьи является мать, а происхождение прослеживается по материнской линии”. Эволюция термина (“матриархат” как симбиоз греческих слов, обозначающих “мать”, “власть” и “начало” ) объясняется как накоплением нового исторического материала, так и различными подходами к его интерпретации. Возникновением же понятия (а точнее сказать, концепции, так как сам термин возник несколько позже, как антоним к слову “патриархат”), мы обязаны швейцарцу Иоганну-Якобу Бахофену (1815 –1887), чей труд “Материнское право” был опубликован сто сорок лет назад.
Базельский правовед, по его собственным словам, первым “вступил как бы на нетронутую целину, еще ожидающую первого плуга” поскольку, “до нынешнего времени история древних времен еще не говорила о материнском праве”. Бахофен учился в лучших европейских университетах в эпоху господства идей романтизма, что, по-видимому, во многом предопределило направление его творческого поиска. Этим направлением стала древность, где, вполне в духе времени, Бахофен отыскал свой “золотой век” - век “господства” материнского права.
Матриархат Бахофена
1.Матриархат как стадия младенчества народов (человечества)
Сам Бахофен называл открытое им общество обществом господства материнского права и эпохой гинекократии. Для гинекократии, по Бахофену, характерно наличие как правового (отсюда и материнское право), так и морального аспектов. Последний зиждется на двух “естественных чувствах”, женской религиозности и материнской любви. Чувство материнской любви “не чуждо ни одной эпохе” и “само по себе сразу рождает понимание”. Материнская любовь, в ее вечной неизменности и универсальности, есть своего рода ключ к пониманию описываемого Бахофеном явления. Материнская любовь для Бахофена - это тот культурный код, через призму которого следует принимать матриархат. Любовь к матери суть “таинственная сила, которой в равной степени проникнуто всякое существо из земной твари”. Через “волшебство материнства” “человечество впервые дорастает до цивилизации”, отсюда начинается его рост.
Пожинающие плоды материнской любви народы гинекократических государств невинны как дети: “всякий древний человеческий род”, подчиняющий свое бытие законам матриархата, “предстаёт перед нами в свете Сатурна – свете невинности”, пишет Бахофен. Непрерывная забота матери ведет к “вечному несовершеннолетию сына, вырастающего скорее физически, чем духовно, в покое и полноте, которые представляет сельская жизнь, наслаждающегося уходом материнских рук вплоть до зрелого возраста”. Древние народы, согласно этой логике, наслаждаются счастьем “материнского господства”. Бахофен подчеркивает “материально-плотскую”, “материнско-теллурическую” природу этого счастья находиться в подчинении (у матери). Однако гинекократия, по Бахофену, являясь как “свидетельством прогресса и культуры, так и “источником и гарантом ее благ”, предстает лишь “необходимым периодом в воспитании человечества”.
Логичным следствием такого подхода является мысль о патриархатном обществе как об обществе духовно более зрелом, “совершеннолетнем”. Однако такое “совершеннолетие” влечет за собой опасные последствия. Интересную параллель можно отыскать у представителей Франкфуртской школы, также использовавших метафору взросления в отношении человечества.
2. Матриархат как “принцип Афродиты”
К вышеупомянутым встречным движениям относились и анархисты, проповедующие, среди прочего, “возвращение к матриархату, к мнимому первобытному райскому состоянию”. Последнее предполагало свободу от брачных уз моногамии, возвращение к жизни, которая, в силу своей природной правильности, сама творит правильные формы из себя самой”. Подобное отношение к самовоспроизводящейся жизни Бахофен сравнивает с болотной растительностью, которая являет собой воплощение принципа Афродиты – матери неупорядоченной и вольной, разрешающей любое (не) детородное проявление сексуальности. Собственно, по Бахофену, период господства принципа Афродиты (гетеризма) предшествует зрелой гинекократии, основанной на власти Деметры (узаконенной матери - супруги). Сам Бахофен рассматривал стадию гетеризма как хаос, из которого возникает порядок.
В дальнейшем принцип Афродиты как свободной сексуальности вызывал неоднозначные интерпретации. Для Г. Маркузе и В. Райха он был центральным в понимании матриархата, поскольку свободная сексуальность рассматривалась данными авторами как один из способов протеста против тоталитаризма. С диаметрально противоположных позиций подошел к этому вопросу итальянский мыслитель Ю. Эвола: он полагал, что усиление сексуальной власти женщины, “вся эта гинекократия, безмолвное превосходство всего женского” свидетельствует о безусловном упадке цивилизации. В своей книге “Метафизика пола”, вышедшей в 1950 г., Эвола отмечает, что в современной ему цивилизации Запада пропадает интерес к интеллектуальной жизни, высоким чувствам, поскольку все вытесняется стремлением к телесному (прежде всего сексуальному) удовольствию, которое в первую очередь олицетворяет женщина. Будучи сторонником гармонично-комплиментарных отношений между полами (в их основе лежит платоновский миф об андрогине и идея о существовании абсолютной женщины и абсолютного мужчины), Эвола настаивает, что ведущую роль в развитии этих отношений должен играть мужчина как носитель активного начала.
Западная же цивилизация, “одурманенная” эротизмом (и, следовательно, властью женщин) и культом секса, больна: “Китай был побежден опиумом, мусульманский мир – гашишем, Запад – женщиной… Видов отравы много. Запад из них избрал любовь”. Итак, из всего вышесказанного можно сделать вывод, что принцип Афродиты явился одной из самых приметных составляющих понятия матриархата. В силу своей скандальной притягательности принцип Афродиты (известный также под названием промискуитета) в наши дни фактически подменил собой оригинальную категорию матриархата, подобно тому как часть порой подменяет целое. Проблема власти/господства женщин оказалась оттесненной на второй план проблемой свободной сексуальности.
3.Матриархат как поэзия истории
Кроме всего прочего, матриархату, согласно Бахофену, присуще проявление величия и “древней величавости, совершенно не свойственной эллинистической культуре”. Данные качества основываются на “превознесении материнской доброты, материнского имени”, поскольку женщина в первую очередь – это мать. Материнское право – суть “кульминационный момент целой культуры”, предшествующей эллинской и носящей всеобъемлющий характер. Эту культуру Бахофен относит к “серебряному веку человечества”, называя её “поэзией истории” . В ней действуют женщины “безупречной красоты”, целомудренные и высокие духом. Им не уступают мужчины – “рыцари без страха и упрёка”, целомудренные и порядочные юноши. Высшая храбрость у мужчин (не у женщин) здесь сочетается “с добровольным признанием женской власти”: “все воинственные народы … послушны женщине”.
Выбор слов свидетельствует о частичном отождествлении Бахофеном романтических идеалов средневекового рыцарства с описываемым им периодом древней истории. Эти искания, несомненно, отдают анахронизмом, но их вполне можно понять: в своем мифе Бахофен пытался найти убежище от засилья рационализма, индивидуализма и жестокости, свойственных современному ему миру. Создавая свою историческую утопию, он, видимо, хотел защититься от ужасов европейских революций 1848-49 гг., найти отдушину в своём матриархате. Последний же осознаётся как земля обетованная, всепрощающее материнство, рыцарские чувства мужчин и возвышенность женщин - словом, средоточие всех тех свойств и отношений, которых Бахофену по тем или иным причинам не хватает: как только исчезают “парение духа” и “воля к подвигу”, тут же “обнаруживается начинающееся тление”. Гимн матриархату являет собой особый идеологический прием, призванный показать возможный путь существования общества, который не надо выдумывать и изобретать – он уже существовал в прошлом. Достаточно лишь его изучить и постараться воспроизвести более приятные человечеству и обществу нормы и отношения.
4. Матриархат: женщина как оплот общества
Матриархат подразумевает главенство (“принципат”) матери и связанных с этим чувств. Бахофена рассматривает материнство как “исходный пункт для развития всякой добродетели, для формирования любого благородного проявления жизни”, видит в нем “божественный принцип любви, единения и мира” . Через заботу о потомстве женщина переходит к заботе обо всех и каждом, направляя “всю изобретательность, которой только располагает её дух”, на “поддержание и улучшение иной жизни”. Отсюда проистекает “всё благо жизни”. Именно на “общности материнского лона”, по мнению Бахофена, “покоится … принцип всеобщей свободы и равенства”: все люди – братья (и сёстры? – А.Б., Д. Б.) в том смысле, что все они вышли из “порождающего материнства” и живут в “материнской стране”, у всех одна родина-мать. Всеобщее братство не допускает раздора и отрицает враждебность, этим и “прославлялись гинекократические государства”. Присущий матриархату культ Богини подразумевает обычаи у разных народов “молить “великую Мать” … за весь народ в целом”, растворение индивидуальности в “единой массе”.
Уже само по себе материнство обладает “религиозной благодатью”. Кроме того, гинекократическое право строится на “религиозных основах”, что для Бахофена имеет первостепенное значение: для него “существует только один могущественный рычаг всякой цивилизации – это религия” . И в этом смысле власть женщин вполне легитимна, ведь именно женщине, полагает Бахофен, свойственно “глубокое, полное предчувствий постижение божества, которое, сплавляясь с чувством любви, и в самые дикие времена давало женщине, особенно матери , исключительно действенную религиозную силу”. Образование и культура народов, полагает Бахофен, построены на способности женщины к воспроизводству и трансмиссии основных ценностей общества, ибо “женский дух устремлён к сверхъестественному, божественному, неподвластному закономерности и чудесному”. Поэтому именно женщины “особенно призваны к тому, чтобы охранять почитание божества”. Бахофен отмечает “волшебную силу женщины, которая разоружает самые дикие страсти” и “разводит борющиеся стороны”.
Эта сила, приведшая к “вырыванию более слабыми (женскими) руками скипетра власти” при матриархате, для многих авторов имела большое значение. А. де Токвиль полагал, что религиозность американского общества – одно из условий демократии в Америке – кроется именно в женщине как хранительнице веры, ибо “нередко религия в этой стране не может уберечь мужчину от великого множества соблазнов…. Но она (религия) безраздельно властвует над душой женщины, а ведь именно женщина создает нравы”. Схожая точка зрения господствует и в православной литературе: “вера Христова, столь близкая душе человеческой, ещё более сродни душе женщины”.
Таким образом, представления о женской набожности, святости и религиозности как составляющих матриархата перешли и в другие эпохи и страны и до сих пор актуальны. Тем не менее непонятным остаётся тот факт, каким же образом одна и та же религиозность может служить культу принципиально разных богов и почему религиозность женщины, согласно этому подходу неизменно в ней присутствующая, не ведёт к возрождению матриархата.
5. Матриархат как зеркальное отражение патриархата
Как пишет Бахофен, “гинекократическое семейное право представляет непривычную противоположность не только нашему нынешнему, но даже и античному сознанию”, оно было “совершенно противоположным как по основам, так и по ходу развития” Противоположность предполагает симметрию антонима, отражение явления с противоположным знаком, обратную сторону медали. В этом смысле гинекократическое право обретает себя через противопоставление другой структуре. Какой же? “Патриархатной” модели римского права, “эллинистически-римскому отцовскому принципату”, где все построено на власти домовладыки (pater familias), гражданина, отца, собственника-мужчины. В данном случае противоположность предполагает мать семейства, mater familias, матрилинейность (наследование по материнской линии) против патрилинейности (наследования по отцу) - называние детей по имени матерей, а не по имени отцов подчёркивает бинарность данной оппозиции - или так, или иначе.
В основе бинарной оппозиции матриархат/патриархат лежит универсальная дихотомия женского и мужского. Бахофен придерживается этой дихотомии в своей работе. В этой логике матриархат и патриархат можно определить как совокупности бинарных символов, исходя из акцентировки той или другой части оппозиции. Преимущество левого (женского, страдательного, пассивного) перед правым (мужской, деятельной, природной потенцией), ночи перед днём, луны перед солнцем, земли перед морем, смерти перед жизнью, умерших перед живущими, печали перед радостями, материально-плотского перед духовно-возвышенным, матери перед отцом связывается с “принципатом материнства”.
Представляется, что и матриархат, и патриархат рассматриваются Бахофеном через призму предпочтения одного набора символов другому. При этом подходе власть, ее функции и формы остаются неизменными. Власть женщин предполагает выполнение ими тех же функций, что и впоследствии (либо наряду с) мужчинами: “…женщины то поодиночке, то объединяясь в коллегии, то обособленно, то вместе с мужчинами выступают судьями, голосуют в народных собраниях, полагают предел враждебным распрям, посредничают при заключении мира и устанавливают его условия, а ради спасения страны проливают свою кровь, а то и самую жизнь свою приносят на жертвенный алтарь”. Все вышеперечисленные виды деятельности можно определить как политические, жреческие, военные функции – всё то, что, по более позднему закону полиса (в интерпретации Х. Арендт ), отведено мужчинам.
Дюркгейм, говоря о выполнении женщинами этих функций (и используя выражение “вмешательства женщин в мужские дела”), видит в этом маркер дикости, недоразвитости, нецивилизованности такого общества.
Таким образом, власть “наоборот” - по принципу зеркального отражения – предполагает, что изменяются лишь субъекты и распределение власти в обществе, сама же власть неизменна и мыслится в терминах “господства” и “принципата” как при матриархате, так и при патриархате. Но при последнем положение зависимых (женщин) представляется как угнетение и подчинение, тогда как при матриархате положение подчинённых-мужчин описывается Бахофеным через поэтические категории счастья, безмятежности и любви.
Матриархат после Бахофена
Если не считать критики, вызванной самой идеей существования общества, где господствовали женщины, то наиболее острую полемику вызвал вопрос о том, что могло собой представлять такое общество. Одной из самых трудноразрешимых стала также проблема причин перехода от господства женщин к господству мужчин. Значительное место занимал и вопрос о закономерности существования матриархата и неизбежности его смены патриархатным обществом. В зависимости от того, какое разрешение получили три вышеозначенных вопроса, можно условно выделить три направления развития концепции матриархата.
1. Матриархат как оправдание патриархата
Как указывает Бахофен, “лишь с победоносным наступлением системы патриархата полное и ничем не стеснённое процветание материнского права сменяется упадком”. Далее он рассуждает о преодолённой и поверженной позднейшим временем культуре. Использование военной терминологии весьма характерно для описания отношений между полами. Об антагонизме полов и их несовместимости в существующей структуре нуклеарной семьи говорит Э.Дюркгейм. Ф. Энгельс в “Происхождении семьи, частной собственности и государства” также прибегает к военной терминологии, говоря о “ниспровержении материнского права” и установлении “мужского единовластия” как “всемирно-историческом поражении (выделено нами - А.Б., Д. Б.) женского пола”, при котором “муж захватил бразды правления в доме, а жена была лишена своего почётного положения, закабалена, превращена в рабу его желаний, в простое орудие деторождения”.
Хотя все перечисленные авторы творили на рубеже XIX и XX вв., военная лексика в описании гендерных отношениях сохранила актуальность и в конце XX столетия. Это особенно заметно в отношении вопроса о причинах смены матриархата патриархатом: согласно некоторым концепциям, патриархат возникает в результате завоеваний.
Следовательно, концептуализация матриархата как власти женщин, полагают феминистки, чрезвычайно удобна для её использования при оправдании систем, пришедших ему на смену: мужчины боролись с женщинами за власть и получили её в ходе борьбы. В этом смысле, считают радикальные феминистки, идеологема матриархата оправдывает присущее патриархату угнетение женщин как залог системной устойчивости и безопасности мужчин. В качестве обобщённого средства и символа борьбы, как правило, выступает фаллос – орудие страха, войны и насилия, присущее мужчине-завоевателю. Об этом, например, пишут С. Браунмиллер и К. Миллетт, приравнивая историю цивилизации к истории насилия над женщинами со стороны мужчин: насилия физического (изнасилование), символического и идеологического (фаллоцентричность общества), а также экономического (использование бесплатного женского труда, приравненного к рабству, основанное на страхе и подчинении).
О фаллоцентричности как структурной составляющей общества, вслед за символическим осмыслением фаллоса Лаканом, утверждавшим, что в культуре общества господствуют фаллические символы, писали многие, включая Г.Рубин и Д. Батлер. Гейл Рубин, в частности, отмечает, что “фаллос представляет собой нечто большее, чем признак, который отличает один пол от другого: это – воплощение мужского статуса, к которому стремятся мужчины и которому присущи определённые права, среди них – право на женщину”. Фаллос “является символом преемственности в отношении мужского господства”. А. Дворкин в своих книгах “Порнография” и “Интеркурс (половой акт)” рассматривает гетеросексуальный половой акт как символ насилия, нарушения женской (телесной) целостности и личной неприкосновенности. Посредством зачастую принудительных гетеросексуальных отношений выстраиваются отношения патриархатные. Постоянное доминирование гетеросексуальных отношений в обществе навело исследователей на вопрос: а существовал ли матриархат?
2. Матриархат как “гилания”
Сегодня подавляющее большинство исследователей отвечает на поставленный выше вопрос отрицательно, отмечая существование социальной системы доминирования мужчины над женщиной уже в древнейший период человеческой истории. Та же Рубин, к примеру, видит первопричину подчинённого положения женщин в акте их обмена (дара, по М. Моссу). С одной стороны, обмен, как писал еще К. Леви-Стросс, присущ отношениям родства. Но ведь именно род – и женщина-основательница рода во главе его – является, по Ф.Энгельсу, фундаментом матриархата, подразумевающего высокий статус женщин. Однако, по меткому замечанию С. де Бовуар, высокий статус имела не конкретная женщина, а ее абстрактное воплощение. В итоге, пишет Рубин, “…результат дарения женщин является более глубоким, чем результат обмена другими подарками, потому что отношения, установленные таким образом, это не просто отношения взаимного обмена, а отношения родства. Партнёры по обмену становятся родственниками на всю жизнь”. В этом смысле система родства есть “использование одного из аспектов природного мира в социальных целях”, что происходит, как доказывает Рубин, вопреки самости женщин: именно женщины служили предметом сделок, в отличие от мужчин, “просто как женщины”.
Несомненно, позиция конкретной женщины варьировалась в зависимости от её статуса и могла изменяться в ходе жизни. Но менялась она, как правило, по отношению к другим женщинам. Например, женщины-матери старшего возраста были субъектами матримониальных сделок. Но их дочери – молодые женщины и девушки – были не чем иным, как объектами или, в лучшем случае, “полуобъектами” этого обмена. Как отмечает Рубин, “из обмена женщинами не обязательно следует, что женщины овеществляются в современном смысле этого слова, так как предметы в первобытном мире в высшей степени персонифицированы. Но из обмена обязательно следует различие между даром и тем, кто его дарит. Если женщины – дары, то мужчины – партнёры по обмену”. И далее: “ …если женщины являются предметом сделки, то мужчины являются теми, кто их отдаёт и получает”, то есть, активными агентами. В этом смысле Рубин определяет мужчин как, “главным образом, сексуальных субъектов, тех, кто осуществлял обмен”, а женщин – “сексуальными полуобъектами, дарами”. В этом, согласно Рубин, и заключается суть политической экономии пола.
Отказ от концепции матриархата повлек за собой поиск новых подходов. Оригинальное видение проблемы предложила Р. Айслер в своей книге “Чаша и клинок”. Выводы Айслер построены на данных археологических раскопок на Крите, подтвердивших существование и отобразивших своеобразие минойской культуры. Критикуя концепцию матриархата как всего лишь зеркальное отражение патриархата, Айслер утверждает, что, “если мы освободимся от господствующих моделей действительности, становится очевидным, что существует иная логическая альтернатива: возможны общества, в которых отличие необязательно приравнивается к подчиненности и господству”.
Р. Айслер полагает, что для минойской культуры (которую Бахофен относит к культуре матриархата) характерна не столько власть того или другого пола, сколько партнёрство полов. Не стоит говорить о власти и господстве матери как о “движущей силе” матриархата, пишет Айслер. В её интерпретации существовавшая культура была партнёрской, оба пола на равных принимали участие в общественной, политической, личной жизни. Термин “матриархат”, приобретший определённые властные коннотации, неуместен для описания принципов культуры, “женской” в том смысле, что именно с женщиной Айслер связывает доброту, сочувствие, сопереживание, любовь и заботу, воплощаемые на символическом уровне в образе чаши – символа женского (в отличие от клинка – символа фаллоса как орудия страха и насилия). Эти же качества упоминал и Бахофен, но это скорее было сказано об отношениях матери и ребёнка. У Айслер же идёт речь о взрослых женщинах и мужчинах – партнёрах во всём. Айслер не отрицает, что критской культуре было присуще неравенство. Однако, по её мнению, это неравенство не носило выраженного гендерного характера: стратификация общества выстраивалась по другим признакам.
Айслер предлагает отказаться от использования концепции матриархата при описании вышеуказанной формы отношений, называя её гиланией – сотрудничеством через партнёрство и должное признание как женских, так и мужских ненасильственных качеств. Гилания символизирует утверждение принципа чаши вместо принципа (фаллического) клинка, единство в партнёрстве и гармонии. Более того, Айслер полагает, что “изначально столбовой дорогой нашей культурной эволюции было партнерство, но затем, после периода хаоса и почти полного культурного разрыва, произошел глубокий культурный сдвиг” к обществу господства. Гилания не стала общепринятым термином и не заменяет собой матриархат. На наш взгляд, данная концепция представляет собой своеобразную альтернативу понимания “женской культуры” - не противостоящей мужской, но Другой, являясь одновременно дополнением к общей калейдоскопичной картинке того обозначаемого, обозначающим которого до сего времени оставался матриархат.
3. Матриархат как универсальная стадия исторического развития
К середине XX в. значительное количество специалистов в европейских странах и Северной Америке отказалось от универсализма, характерного для эволюционистов XIX в.. Исключение долгое время составляла лишь советская историческая наука, базировавшаяся на классической работе Энгельса “Происхождение семьи, частной собственности и государства”. С 30-х гг. XX столетия в советской исторической литературе под матриархатом понимался “тот период первобытной истории, который знаменуется равноправным, а в своём дальнейшем развитии и преобладающим положением женщины в хозяйстве и обществе… и отражением этих начал в области духовной культуры, в религии, в искусстве” (Выделено нами – А.Б., Д.Б.). Этим же термином принято было обозначать и “сам общественный строй, этому периоду присущий, и данный тип культуры в широком смысле”. Матриархат как период общественного развития занимал своё место “вслед за начальным периодом первобытного стада, в виде материнского родового строя”, являясь “ранним периодом развития организованного первобытного общества”. Матриархат концептуализировался как всеобщее явление: “Эпоха матриархата… составляет универсальную историческую стадию, пройденную всеми народами в их историческом прошлом”.
Следуя логике диалектического материализма, на смену матриархату шёл патриархат: “ …с развитием производительных сил, в весьма сложном процессе превращения, матриархат сменяется патриархатом, периодом отцовского родового строя, в котором преобладающая хозяйственная и общественная роль переходит к мужчине”. В этом смысле матриархат и патриархат представляют собой “два последовательных этапа первобытной истории”, в этом заключается “всемирно-исторический, общий для всего человечества ход начального общественного развития”. Исследователи предпочитали придерживаться термина “матриархат”, в отличие от “циркулирующего в литературе ряда других терминов, как-то: матернитет, материнское право, матрилинейный счёт, матрилинейная филиация, материнская система и т.д.”. Это было связано с тем, что он представлялся “наиболее распространённым” и “наиболее широким, своим общим смыслом наиболее полно выражающим всё сложное и разнообразное содержание данного понятия”.
Став составной частью исторического материализма, концепция матриархата прочно закрепилась в общественных дисциплинах. Однако, несмотря на жесткие идеологические тиски и относительную изолированность, советская историческая наука в середине 60-х – начале 70-х гг. фактически отказалась от приведенной выше ортодоксальной трактовки матриархата. В работах специалистов, начиная с этого времени и до начала 90-х гг., уже не встречается упоминаний о господстве женщин в период раннеродовой и позднеродовой общины. Понятие “матриархат” продолжало существовать, но теперь несло в себе принципиально иную смысловую нагрузку. Под матриархатом советские историки (а также те, кто использовал в своей работе исторический материал, – философы, этнографы) стали понимать период относительного равенства полов. Автор популярного вузовского учебника отмечал: “Существовавшая в раннепервобытной общине половозрастная организация не создавала в ней отношений неравенства между взрослыми мужчинами и женщинами. Те и другие специализировались в разных, но в равной степени общественно-полезных сферах трудовой деятельности. Поэтому не могло быть отношений господства и подчинения в положении полов”.
В заключение хотелось бы отметить, что матриархатов столько, сколько авторов, использующих эту концепцию, включая и авторов настоящей статьи. Мы рассматриваем матриархат как идеологический конструкт и множественность дискурсов, которые изначально восходят к тексту И. Бахофена и его последующим интерпретациям. Пять тематических пластов, условно выделенных нами в работе Бахофена, подобно цветным стёклышкам из детского калейдоскопа, при каждом новом “сотрясении” складываются в новый смысловой узор.
Другими словами, каждый автор пользуется концепцией Бахофена как формой, наполняя её своим содержанием. К примеру, осмысляя современные формы индустриального общества, некоторые из вышеупомянутых авторов употребляют предложенную Бахофеном категорию как возможную (утопическую) альтернативу тоталитаризму и присущему “культуриндустрии” социальному порядку. Тем самым каждый автор, называя свою альтернативную схему матриархатом, вкладывает в эту категорию некий собственный, особый символический смысл, так что, на наш взгляд, можно говорить о некоем дискурсивном множестве “матриархатов”.
Все вышесказанное позволяет поставить вопрос: а есть ли вообще смысл использовать данный термин в социальных (и, в частности, проводимых с позиций гендерного подхода) исследованиях? Как ни парадоксально может прозвучать наш ответ, такой смысл есть. Во-первых, при всей эфемерности понятия “матриархат” оно ориентирует исследователя на постановку проблемы “власть и гендерные отношения”. Во-вторых, социологическое и идеологическое значение данного термина, по мнению ряда авторов, заключается в его использовании “для придания большего веса проводимому феминистами различию между гендером и биологически обусловленными половыми ролями”. Кроме того, “понятие матриархата говорит о том, что господство мужчин не является универсальным феноменом”, тем самым утверждается положение, выступающее отправной точкой в концептуальных построениях ряда феминистских течений.
В целом же матриархат явился чрезвычайно удобной категорией для анализа общественных отношений: если бы его не было, его следовало бы выдумать. В связи с этим вернёмся к вопросу: “а был ли мальчик” (или, вернее, в нашем случае девочка)? И какой она была? Современные исследователи (историки, антропологи, этнографы), независимо от своих идеологических убеждений, сходятся в том, что универсальной стадии господства женщин в истории не существовало. Феминистское направление в этом отношении в основном не выпадает из общей картины: выстраивая свою “политэкономию пола”, Рубин не находит в ней место матриархату в понимании Бахофена либо Энгельса. С Рубин солидарны и другие исследователи, например Р. Коннелл, считающий, что анализ гендерных отношений с учётом существования матриархата чрезмерно упрощает и схематизирует историю этих отношений, давая в результате “историю примитивного матриархата, прерванную мужчинами, захватившими власть и установившими патриархальное общество, что, в свою очередь, вызвало феминистскую революцию”.
Подобная ирония в вопросе о “пресловутой теории свержения доисторического матриархата” сводит на нет любую претензию на её историческую достоверность и подчёркивает идеологический характер данной концепции. В этом ракурсе можно говорить о значимом отсутствии данного явления: его не было, но его выдумали. Оно обретает значение только через те номинации и контексты, которые ему приписываются, а приписываются они, как правило, с определённой целью – оправдания присущего патриархатному обществу угнетения женщин.
В настоящей статье предпринята попытка проследить эволюцию одного из самых общепринятых (как на уровне повседневного, так и на уровне научного сознания) понятий - матриархата. Что такое матриархат, казалось бы, общеизвестно. На повседневном уровне наше коллективное сознание твердо усвоило, что в истории человечества был период, известный под этим названием; многие ученые придерживаются такой же точки зрения. В этой связи представляется небесполезным попытаться вырваться из капкана “общеизвестного” и переосмыслить матриархат как научную категорию.
Необходимо сделать одно предварительное замечание. Авторы статьи не ставили своей целью анализ исторических источников: речь, стало быть, пойдет не о фактах, обычно рассматриваемых в рамках древнейшего периода человеческой истории. В фокусе анализа – концептуальные построения, использовавшие ту или иную концепцию “матриархата” с тем или иным идеологическим прицелом.
Что сегодня понимается в социальных науках под термином “матриархат”? Согласно справочной литературе, данный термин использовался в антропологии и истории XIX в. для обозначения общества, в котором правят женщины. В настоящее время его смысл сузился до обозначения “типа семейных отношений, при которых главой семьи является мать, а происхождение прослеживается по материнской линии”. Эволюция термина (“матриархат” как симбиоз греческих слов, обозначающих “мать”, “власть” и “начало” ) объясняется как накоплением нового исторического материала, так и различными подходами к его интерпретации. Возникновением же понятия (а точнее сказать, концепции, так как сам термин возник несколько позже, как антоним к слову “патриархат”), мы обязаны швейцарцу Иоганну-Якобу Бахофену (1815 –1887), чей труд “Материнское право” был опубликован сто сорок лет назад.
Базельский правовед, по его собственным словам, первым “вступил как бы на нетронутую целину, еще ожидающую первого плуга” поскольку, “до нынешнего времени история древних времен еще не говорила о материнском праве”. Бахофен учился в лучших европейских университетах в эпоху господства идей романтизма, что, по-видимому, во многом предопределило направление его творческого поиска. Этим направлением стала древность, где, вполне в духе времени, Бахофен отыскал свой “золотой век” - век “господства” материнского права.
Матриархат Бахофена
1.Матриархат как стадия младенчества народов (человечества)
Сам Бахофен называл открытое им общество обществом господства материнского права и эпохой гинекократии. Для гинекократии, по Бахофену, характерно наличие как правового (отсюда и материнское право), так и морального аспектов. Последний зиждется на двух “естественных чувствах”, женской религиозности и материнской любви. Чувство материнской любви “не чуждо ни одной эпохе” и “само по себе сразу рождает понимание”. Материнская любовь, в ее вечной неизменности и универсальности, есть своего рода ключ к пониманию описываемого Бахофеном явления. Материнская любовь для Бахофена - это тот культурный код, через призму которого следует принимать матриархат. Любовь к матери суть “таинственная сила, которой в равной степени проникнуто всякое существо из земной твари”. Через “волшебство материнства” “человечество впервые дорастает до цивилизации”, отсюда начинается его рост.
Пожинающие плоды материнской любви народы гинекократических государств невинны как дети: “всякий древний человеческий род”, подчиняющий свое бытие законам матриархата, “предстаёт перед нами в свете Сатурна – свете невинности”, пишет Бахофен. Непрерывная забота матери ведет к “вечному несовершеннолетию сына, вырастающего скорее физически, чем духовно, в покое и полноте, которые представляет сельская жизнь, наслаждающегося уходом материнских рук вплоть до зрелого возраста”. Древние народы, согласно этой логике, наслаждаются счастьем “материнского господства”. Бахофен подчеркивает “материально-плотскую”, “материнско-теллурическую” природу этого счастья находиться в подчинении (у матери). Однако гинекократия, по Бахофену, являясь как “свидетельством прогресса и культуры, так и “источником и гарантом ее благ”, предстает лишь “необходимым периодом в воспитании человечества”.
Логичным следствием такого подхода является мысль о патриархатном обществе как об обществе духовно более зрелом, “совершеннолетнем”. Однако такое “совершеннолетие” влечет за собой опасные последствия. Интересную параллель можно отыскать у представителей Франкфуртской школы, также использовавших метафору взросления в отношении человечества.
2. Матриархат как “принцип Афродиты”
К вышеупомянутым встречным движениям относились и анархисты, проповедующие, среди прочего, “возвращение к матриархату, к мнимому первобытному райскому состоянию”. Последнее предполагало свободу от брачных уз моногамии, возвращение к жизни, которая, в силу своей природной правильности, сама творит правильные формы из себя самой”. Подобное отношение к самовоспроизводящейся жизни Бахофен сравнивает с болотной растительностью, которая являет собой воплощение принципа Афродиты – матери неупорядоченной и вольной, разрешающей любое (не) детородное проявление сексуальности. Собственно, по Бахофену, период господства принципа Афродиты (гетеризма) предшествует зрелой гинекократии, основанной на власти Деметры (узаконенной матери - супруги). Сам Бахофен рассматривал стадию гетеризма как хаос, из которого возникает порядок.
В дальнейшем принцип Афродиты как свободной сексуальности вызывал неоднозначные интерпретации. Для Г. Маркузе и В. Райха он был центральным в понимании матриархата, поскольку свободная сексуальность рассматривалась данными авторами как один из способов протеста против тоталитаризма. С диаметрально противоположных позиций подошел к этому вопросу итальянский мыслитель Ю. Эвола: он полагал, что усиление сексуальной власти женщины, “вся эта гинекократия, безмолвное превосходство всего женского” свидетельствует о безусловном упадке цивилизации. В своей книге “Метафизика пола”, вышедшей в 1950 г., Эвола отмечает, что в современной ему цивилизации Запада пропадает интерес к интеллектуальной жизни, высоким чувствам, поскольку все вытесняется стремлением к телесному (прежде всего сексуальному) удовольствию, которое в первую очередь олицетворяет женщина. Будучи сторонником гармонично-комплиментарных отношений между полами (в их основе лежит платоновский миф об андрогине и идея о существовании абсолютной женщины и абсолютного мужчины), Эвола настаивает, что ведущую роль в развитии этих отношений должен играть мужчина как носитель активного начала.
Западная же цивилизация, “одурманенная” эротизмом (и, следовательно, властью женщин) и культом секса, больна: “Китай был побежден опиумом, мусульманский мир – гашишем, Запад – женщиной… Видов отравы много. Запад из них избрал любовь”. Итак, из всего вышесказанного можно сделать вывод, что принцип Афродиты явился одной из самых приметных составляющих понятия матриархата. В силу своей скандальной притягательности принцип Афродиты (известный также под названием промискуитета) в наши дни фактически подменил собой оригинальную категорию матриархата, подобно тому как часть порой подменяет целое. Проблема власти/господства женщин оказалась оттесненной на второй план проблемой свободной сексуальности.
3.Матриархат как поэзия истории
Кроме всего прочего, матриархату, согласно Бахофену, присуще проявление величия и “древней величавости, совершенно не свойственной эллинистической культуре”. Данные качества основываются на “превознесении материнской доброты, материнского имени”, поскольку женщина в первую очередь – это мать. Материнское право – суть “кульминационный момент целой культуры”, предшествующей эллинской и носящей всеобъемлющий характер. Эту культуру Бахофен относит к “серебряному веку человечества”, называя её “поэзией истории” . В ней действуют женщины “безупречной красоты”, целомудренные и высокие духом. Им не уступают мужчины – “рыцари без страха и упрёка”, целомудренные и порядочные юноши. Высшая храбрость у мужчин (не у женщин) здесь сочетается “с добровольным признанием женской власти”: “все воинственные народы … послушны женщине”.
Выбор слов свидетельствует о частичном отождествлении Бахофеном романтических идеалов средневекового рыцарства с описываемым им периодом древней истории. Эти искания, несомненно, отдают анахронизмом, но их вполне можно понять: в своем мифе Бахофен пытался найти убежище от засилья рационализма, индивидуализма и жестокости, свойственных современному ему миру. Создавая свою историческую утопию, он, видимо, хотел защититься от ужасов европейских революций 1848-49 гг., найти отдушину в своём матриархате. Последний же осознаётся как земля обетованная, всепрощающее материнство, рыцарские чувства мужчин и возвышенность женщин - словом, средоточие всех тех свойств и отношений, которых Бахофену по тем или иным причинам не хватает: как только исчезают “парение духа” и “воля к подвигу”, тут же “обнаруживается начинающееся тление”. Гимн матриархату являет собой особый идеологический прием, призванный показать возможный путь существования общества, который не надо выдумывать и изобретать – он уже существовал в прошлом. Достаточно лишь его изучить и постараться воспроизвести более приятные человечеству и обществу нормы и отношения.
4. Матриархат: женщина как оплот общества
Матриархат подразумевает главенство (“принципат”) матери и связанных с этим чувств. Бахофена рассматривает материнство как “исходный пункт для развития всякой добродетели, для формирования любого благородного проявления жизни”, видит в нем “божественный принцип любви, единения и мира” . Через заботу о потомстве женщина переходит к заботе обо всех и каждом, направляя “всю изобретательность, которой только располагает её дух”, на “поддержание и улучшение иной жизни”. Отсюда проистекает “всё благо жизни”. Именно на “общности материнского лона”, по мнению Бахофена, “покоится … принцип всеобщей свободы и равенства”: все люди – братья (и сёстры? – А.Б., Д. Б.) в том смысле, что все они вышли из “порождающего материнства” и живут в “материнской стране”, у всех одна родина-мать. Всеобщее братство не допускает раздора и отрицает враждебность, этим и “прославлялись гинекократические государства”. Присущий матриархату культ Богини подразумевает обычаи у разных народов “молить “великую Мать” … за весь народ в целом”, растворение индивидуальности в “единой массе”.
Уже само по себе материнство обладает “религиозной благодатью”. Кроме того, гинекократическое право строится на “религиозных основах”, что для Бахофена имеет первостепенное значение: для него “существует только один могущественный рычаг всякой цивилизации – это религия” . И в этом смысле власть женщин вполне легитимна, ведь именно женщине, полагает Бахофен, свойственно “глубокое, полное предчувствий постижение божества, которое, сплавляясь с чувством любви, и в самые дикие времена давало женщине, особенно матери , исключительно действенную религиозную силу”. Образование и культура народов, полагает Бахофен, построены на способности женщины к воспроизводству и трансмиссии основных ценностей общества, ибо “женский дух устремлён к сверхъестественному, божественному, неподвластному закономерности и чудесному”. Поэтому именно женщины “особенно призваны к тому, чтобы охранять почитание божества”. Бахофен отмечает “волшебную силу женщины, которая разоружает самые дикие страсти” и “разводит борющиеся стороны”.
Эта сила, приведшая к “вырыванию более слабыми (женскими) руками скипетра власти” при матриархате, для многих авторов имела большое значение. А. де Токвиль полагал, что религиозность американского общества – одно из условий демократии в Америке – кроется именно в женщине как хранительнице веры, ибо “нередко религия в этой стране не может уберечь мужчину от великого множества соблазнов…. Но она (религия) безраздельно властвует над душой женщины, а ведь именно женщина создает нравы”. Схожая точка зрения господствует и в православной литературе: “вера Христова, столь близкая душе человеческой, ещё более сродни душе женщины”.
Таким образом, представления о женской набожности, святости и религиозности как составляющих матриархата перешли и в другие эпохи и страны и до сих пор актуальны. Тем не менее непонятным остаётся тот факт, каким же образом одна и та же религиозность может служить культу принципиально разных богов и почему религиозность женщины, согласно этому подходу неизменно в ней присутствующая, не ведёт к возрождению матриархата.
5. Матриархат как зеркальное отражение патриархата
Как пишет Бахофен, “гинекократическое семейное право представляет непривычную противоположность не только нашему нынешнему, но даже и античному сознанию”, оно было “совершенно противоположным как по основам, так и по ходу развития” Противоположность предполагает симметрию антонима, отражение явления с противоположным знаком, обратную сторону медали. В этом смысле гинекократическое право обретает себя через противопоставление другой структуре. Какой же? “Патриархатной” модели римского права, “эллинистически-римскому отцовскому принципату”, где все построено на власти домовладыки (pater familias), гражданина, отца, собственника-мужчины. В данном случае противоположность предполагает мать семейства, mater familias, матрилинейность (наследование по материнской линии) против патрилинейности (наследования по отцу) - называние детей по имени матерей, а не по имени отцов подчёркивает бинарность данной оппозиции - или так, или иначе.
В основе бинарной оппозиции матриархат/патриархат лежит универсальная дихотомия женского и мужского. Бахофен придерживается этой дихотомии в своей работе. В этой логике матриархат и патриархат можно определить как совокупности бинарных символов, исходя из акцентировки той или другой части оппозиции. Преимущество левого (женского, страдательного, пассивного) перед правым (мужской, деятельной, природной потенцией), ночи перед днём, луны перед солнцем, земли перед морем, смерти перед жизнью, умерших перед живущими, печали перед радостями, материально-плотского перед духовно-возвышенным, матери перед отцом связывается с “принципатом материнства”.
Представляется, что и матриархат, и патриархат рассматриваются Бахофеном через призму предпочтения одного набора символов другому. При этом подходе власть, ее функции и формы остаются неизменными. Власть женщин предполагает выполнение ими тех же функций, что и впоследствии (либо наряду с) мужчинами: “…женщины то поодиночке, то объединяясь в коллегии, то обособленно, то вместе с мужчинами выступают судьями, голосуют в народных собраниях, полагают предел враждебным распрям, посредничают при заключении мира и устанавливают его условия, а ради спасения страны проливают свою кровь, а то и самую жизнь свою приносят на жертвенный алтарь”. Все вышеперечисленные виды деятельности можно определить как политические, жреческие, военные функции – всё то, что, по более позднему закону полиса (в интерпретации Х. Арендт ), отведено мужчинам.
Дюркгейм, говоря о выполнении женщинами этих функций (и используя выражение “вмешательства женщин в мужские дела”), видит в этом маркер дикости, недоразвитости, нецивилизованности такого общества.
Таким образом, власть “наоборот” - по принципу зеркального отражения – предполагает, что изменяются лишь субъекты и распределение власти в обществе, сама же власть неизменна и мыслится в терминах “господства” и “принципата” как при матриархате, так и при патриархате. Но при последнем положение зависимых (женщин) представляется как угнетение и подчинение, тогда как при матриархате положение подчинённых-мужчин описывается Бахофеным через поэтические категории счастья, безмятежности и любви.
Матриархат после Бахофена
Если не считать критики, вызванной самой идеей существования общества, где господствовали женщины, то наиболее острую полемику вызвал вопрос о том, что могло собой представлять такое общество. Одной из самых трудноразрешимых стала также проблема причин перехода от господства женщин к господству мужчин. Значительное место занимал и вопрос о закономерности существования матриархата и неизбежности его смены патриархатным обществом. В зависимости от того, какое разрешение получили три вышеозначенных вопроса, можно условно выделить три направления развития концепции матриархата.
1. Матриархат как оправдание патриархата
Как указывает Бахофен, “лишь с победоносным наступлением системы патриархата полное и ничем не стеснённое процветание материнского права сменяется упадком”. Далее он рассуждает о преодолённой и поверженной позднейшим временем культуре. Использование военной терминологии весьма характерно для описания отношений между полами. Об антагонизме полов и их несовместимости в существующей структуре нуклеарной семьи говорит Э.Дюркгейм. Ф. Энгельс в “Происхождении семьи, частной собственности и государства” также прибегает к военной терминологии, говоря о “ниспровержении материнского права” и установлении “мужского единовластия” как “всемирно-историческом поражении (выделено нами - А.Б., Д. Б.) женского пола”, при котором “муж захватил бразды правления в доме, а жена была лишена своего почётного положения, закабалена, превращена в рабу его желаний, в простое орудие деторождения”.
Хотя все перечисленные авторы творили на рубеже XIX и XX вв., военная лексика в описании гендерных отношениях сохранила актуальность и в конце XX столетия. Это особенно заметно в отношении вопроса о причинах смены матриархата патриархатом: согласно некоторым концепциям, патриархат возникает в результате завоеваний.
Следовательно, концептуализация матриархата как власти женщин, полагают феминистки, чрезвычайно удобна для её использования при оправдании систем, пришедших ему на смену: мужчины боролись с женщинами за власть и получили её в ходе борьбы. В этом смысле, считают радикальные феминистки, идеологема матриархата оправдывает присущее патриархату угнетение женщин как залог системной устойчивости и безопасности мужчин. В качестве обобщённого средства и символа борьбы, как правило, выступает фаллос – орудие страха, войны и насилия, присущее мужчине-завоевателю. Об этом, например, пишут С. Браунмиллер и К. Миллетт, приравнивая историю цивилизации к истории насилия над женщинами со стороны мужчин: насилия физического (изнасилование), символического и идеологического (фаллоцентричность общества), а также экономического (использование бесплатного женского труда, приравненного к рабству, основанное на страхе и подчинении).
О фаллоцентричности как структурной составляющей общества, вслед за символическим осмыслением фаллоса Лаканом, утверждавшим, что в культуре общества господствуют фаллические символы, писали многие, включая Г.Рубин и Д. Батлер. Гейл Рубин, в частности, отмечает, что “фаллос представляет собой нечто большее, чем признак, который отличает один пол от другого: это – воплощение мужского статуса, к которому стремятся мужчины и которому присущи определённые права, среди них – право на женщину”. Фаллос “является символом преемственности в отношении мужского господства”. А. Дворкин в своих книгах “Порнография” и “Интеркурс (половой акт)” рассматривает гетеросексуальный половой акт как символ насилия, нарушения женской (телесной) целостности и личной неприкосновенности. Посредством зачастую принудительных гетеросексуальных отношений выстраиваются отношения патриархатные. Постоянное доминирование гетеросексуальных отношений в обществе навело исследователей на вопрос: а существовал ли матриархат?
2. Матриархат как “гилания”
Сегодня подавляющее большинство исследователей отвечает на поставленный выше вопрос отрицательно, отмечая существование социальной системы доминирования мужчины над женщиной уже в древнейший период человеческой истории. Та же Рубин, к примеру, видит первопричину подчинённого положения женщин в акте их обмена (дара, по М. Моссу). С одной стороны, обмен, как писал еще К. Леви-Стросс, присущ отношениям родства. Но ведь именно род – и женщина-основательница рода во главе его – является, по Ф.Энгельсу, фундаментом матриархата, подразумевающего высокий статус женщин. Однако, по меткому замечанию С. де Бовуар, высокий статус имела не конкретная женщина, а ее абстрактное воплощение. В итоге, пишет Рубин, “…результат дарения женщин является более глубоким, чем результат обмена другими подарками, потому что отношения, установленные таким образом, это не просто отношения взаимного обмена, а отношения родства. Партнёры по обмену становятся родственниками на всю жизнь”. В этом смысле система родства есть “использование одного из аспектов природного мира в социальных целях”, что происходит, как доказывает Рубин, вопреки самости женщин: именно женщины служили предметом сделок, в отличие от мужчин, “просто как женщины”.
Несомненно, позиция конкретной женщины варьировалась в зависимости от её статуса и могла изменяться в ходе жизни. Но менялась она, как правило, по отношению к другим женщинам. Например, женщины-матери старшего возраста были субъектами матримониальных сделок. Но их дочери – молодые женщины и девушки – были не чем иным, как объектами или, в лучшем случае, “полуобъектами” этого обмена. Как отмечает Рубин, “из обмена женщинами не обязательно следует, что женщины овеществляются в современном смысле этого слова, так как предметы в первобытном мире в высшей степени персонифицированы. Но из обмена обязательно следует различие между даром и тем, кто его дарит. Если женщины – дары, то мужчины – партнёры по обмену”. И далее: “ …если женщины являются предметом сделки, то мужчины являются теми, кто их отдаёт и получает”, то есть, активными агентами. В этом смысле Рубин определяет мужчин как, “главным образом, сексуальных субъектов, тех, кто осуществлял обмен”, а женщин – “сексуальными полуобъектами, дарами”. В этом, согласно Рубин, и заключается суть политической экономии пола.
Отказ от концепции матриархата повлек за собой поиск новых подходов. Оригинальное видение проблемы предложила Р. Айслер в своей книге “Чаша и клинок”. Выводы Айслер построены на данных археологических раскопок на Крите, подтвердивших существование и отобразивших своеобразие минойской культуры. Критикуя концепцию матриархата как всего лишь зеркальное отражение патриархата, Айслер утверждает, что, “если мы освободимся от господствующих моделей действительности, становится очевидным, что существует иная логическая альтернатива: возможны общества, в которых отличие необязательно приравнивается к подчиненности и господству”.
Р. Айслер полагает, что для минойской культуры (которую Бахофен относит к культуре матриархата) характерна не столько власть того или другого пола, сколько партнёрство полов. Не стоит говорить о власти и господстве матери как о “движущей силе” матриархата, пишет Айслер. В её интерпретации существовавшая культура была партнёрской, оба пола на равных принимали участие в общественной, политической, личной жизни. Термин “матриархат”, приобретший определённые властные коннотации, неуместен для описания принципов культуры, “женской” в том смысле, что именно с женщиной Айслер связывает доброту, сочувствие, сопереживание, любовь и заботу, воплощаемые на символическом уровне в образе чаши – символа женского (в отличие от клинка – символа фаллоса как орудия страха и насилия). Эти же качества упоминал и Бахофен, но это скорее было сказано об отношениях матери и ребёнка. У Айслер же идёт речь о взрослых женщинах и мужчинах – партнёрах во всём. Айслер не отрицает, что критской культуре было присуще неравенство. Однако, по её мнению, это неравенство не носило выраженного гендерного характера: стратификация общества выстраивалась по другим признакам.
Айслер предлагает отказаться от использования концепции матриархата при описании вышеуказанной формы отношений, называя её гиланией – сотрудничеством через партнёрство и должное признание как женских, так и мужских ненасильственных качеств. Гилания символизирует утверждение принципа чаши вместо принципа (фаллического) клинка, единство в партнёрстве и гармонии. Более того, Айслер полагает, что “изначально столбовой дорогой нашей культурной эволюции было партнерство, но затем, после периода хаоса и почти полного культурного разрыва, произошел глубокий культурный сдвиг” к обществу господства. Гилания не стала общепринятым термином и не заменяет собой матриархат. На наш взгляд, данная концепция представляет собой своеобразную альтернативу понимания “женской культуры” - не противостоящей мужской, но Другой, являясь одновременно дополнением к общей калейдоскопичной картинке того обозначаемого, обозначающим которого до сего времени оставался матриархат.
3. Матриархат как универсальная стадия исторического развития
К середине XX в. значительное количество специалистов в европейских странах и Северной Америке отказалось от универсализма, характерного для эволюционистов XIX в.. Исключение долгое время составляла лишь советская историческая наука, базировавшаяся на классической работе Энгельса “Происхождение семьи, частной собственности и государства”. С 30-х гг. XX столетия в советской исторической литературе под матриархатом понимался “тот период первобытной истории, который знаменуется равноправным, а в своём дальнейшем развитии и преобладающим положением женщины в хозяйстве и обществе… и отражением этих начал в области духовной культуры, в религии, в искусстве” (Выделено нами – А.Б., Д.Б.). Этим же термином принято было обозначать и “сам общественный строй, этому периоду присущий, и данный тип культуры в широком смысле”. Матриархат как период общественного развития занимал своё место “вслед за начальным периодом первобытного стада, в виде материнского родового строя”, являясь “ранним периодом развития организованного первобытного общества”. Матриархат концептуализировался как всеобщее явление: “Эпоха матриархата… составляет универсальную историческую стадию, пройденную всеми народами в их историческом прошлом”.
Следуя логике диалектического материализма, на смену матриархату шёл патриархат: “ …с развитием производительных сил, в весьма сложном процессе превращения, матриархат сменяется патриархатом, периодом отцовского родового строя, в котором преобладающая хозяйственная и общественная роль переходит к мужчине”. В этом смысле матриархат и патриархат представляют собой “два последовательных этапа первобытной истории”, в этом заключается “всемирно-исторический, общий для всего человечества ход начального общественного развития”. Исследователи предпочитали придерживаться термина “матриархат”, в отличие от “циркулирующего в литературе ряда других терминов, как-то: матернитет, материнское право, матрилинейный счёт, матрилинейная филиация, материнская система и т.д.”. Это было связано с тем, что он представлялся “наиболее распространённым” и “наиболее широким, своим общим смыслом наиболее полно выражающим всё сложное и разнообразное содержание данного понятия”.
Став составной частью исторического материализма, концепция матриархата прочно закрепилась в общественных дисциплинах. Однако, несмотря на жесткие идеологические тиски и относительную изолированность, советская историческая наука в середине 60-х – начале 70-х гг. фактически отказалась от приведенной выше ортодоксальной трактовки матриархата. В работах специалистов, начиная с этого времени и до начала 90-х гг., уже не встречается упоминаний о господстве женщин в период раннеродовой и позднеродовой общины. Понятие “матриархат” продолжало существовать, но теперь несло в себе принципиально иную смысловую нагрузку. Под матриархатом советские историки (а также те, кто использовал в своей работе исторический материал, – философы, этнографы) стали понимать период относительного равенства полов. Автор популярного вузовского учебника отмечал: “Существовавшая в раннепервобытной общине половозрастная организация не создавала в ней отношений неравенства между взрослыми мужчинами и женщинами. Те и другие специализировались в разных, но в равной степени общественно-полезных сферах трудовой деятельности. Поэтому не могло быть отношений господства и подчинения в положении полов”.
В заключение хотелось бы отметить, что матриархатов столько, сколько авторов, использующих эту концепцию, включая и авторов настоящей статьи. Мы рассматриваем матриархат как идеологический конструкт и множественность дискурсов, которые изначально восходят к тексту И. Бахофена и его последующим интерпретациям. Пять тематических пластов, условно выделенных нами в работе Бахофена, подобно цветным стёклышкам из детского калейдоскопа, при каждом новом “сотрясении” складываются в новый смысловой узор.
Другими словами, каждый автор пользуется концепцией Бахофена как формой, наполняя её своим содержанием. К примеру, осмысляя современные формы индустриального общества, некоторые из вышеупомянутых авторов употребляют предложенную Бахофеном категорию как возможную (утопическую) альтернативу тоталитаризму и присущему “культуриндустрии” социальному порядку. Тем самым каждый автор, называя свою альтернативную схему матриархатом, вкладывает в эту категорию некий собственный, особый символический смысл, так что, на наш взгляд, можно говорить о некоем дискурсивном множестве “матриархатов”.
Все вышесказанное позволяет поставить вопрос: а есть ли вообще смысл использовать данный термин в социальных (и, в частности, проводимых с позиций гендерного подхода) исследованиях? Как ни парадоксально может прозвучать наш ответ, такой смысл есть. Во-первых, при всей эфемерности понятия “матриархат” оно ориентирует исследователя на постановку проблемы “власть и гендерные отношения”. Во-вторых, социологическое и идеологическое значение данного термина, по мнению ряда авторов, заключается в его использовании “для придания большего веса проводимому феминистами различию между гендером и биологически обусловленными половыми ролями”. Кроме того, “понятие матриархата говорит о том, что господство мужчин не является универсальным феноменом”, тем самым утверждается положение, выступающее отправной точкой в концептуальных построениях ряда феминистских течений.
В целом же матриархат явился чрезвычайно удобной категорией для анализа общественных отношений: если бы его не было, его следовало бы выдумать. В связи с этим вернёмся к вопросу: “а был ли мальчик” (или, вернее, в нашем случае девочка)? И какой она была? Современные исследователи (историки, антропологи, этнографы), независимо от своих идеологических убеждений, сходятся в том, что универсальной стадии господства женщин в истории не существовало. Феминистское направление в этом отношении в основном не выпадает из общей картины: выстраивая свою “политэкономию пола”, Рубин не находит в ней место матриархату в понимании Бахофена либо Энгельса. С Рубин солидарны и другие исследователи, например Р. Коннелл, считающий, что анализ гендерных отношений с учётом существования матриархата чрезмерно упрощает и схематизирует историю этих отношений, давая в результате “историю примитивного матриархата, прерванную мужчинами, захватившими власть и установившими патриархальное общество, что, в свою очередь, вызвало феминистскую революцию”.
Подобная ирония в вопросе о “пресловутой теории свержения доисторического матриархата” сводит на нет любую претензию на её историческую достоверность и подчёркивает идеологический характер данной концепции. В этом ракурсе можно говорить о значимом отсутствии данного явления: его не было, но его выдумали. Оно обретает значение только через те номинации и контексты, которые ему приписываются, а приписываются они, как правило, с определённой целью – оправдания присущего патриархатному обществу угнетения женщин.